30 ноября 2010 года перестало биться сердце замечательного человека,  председателя совета старейшин казачьего полковника Егорова Марат Фёдоровича. Ушел из земной жизни настоящий казак, выдающийся общественный деятель, которого хорошо знали во многих странах мира, солдат Отечества, ветеран великой Отечественной войны, который прошел с боями до Берлина. Талантливый руководитель, заботливый отец и дедушка. Не считавшись со временем, не смотря на болезни он всегда активно участвовал в становлении и развитии казачества, только благодаря его стараниям сегодня в Республике Беларусь созданы казачьи кадетские корпуса, казачьи военно-патриотические центры,  казачьи классы в которых занимаются дети от 6 до 16 лет. За активное участие в развитии международного казачьего движения, за значимый вклад в восстановления единства казаков Белоруссии Марат Фёдорович был награждён орденом " Гетьман Байда-Вишневецький" 3 степени. Примите наши сердечные соболезнования в связи с постигшей Вас и Вашу семью утратой. Господь да упокоит роба своего Михаила, а нам всем да подаст свою всесильную помощь в служении Отечеству и народу. Мы потрясены, скорбим, и будем помнить.

Марат Егоров, бравый казак (интервью)

МАРАТ
ЕГОРОВ

 Марат Федорович Егоров – один из известнейших людей в Белоруссии, Посол мира, президент Белорусского фонда мира. Подполковник в отставке. Окончил факультет журналистики БГУ (1961).
Был военным корреспондентом в армейских газетах. После увольнения в запас работал специальным корреспондентом на Белорусском радио и телевидении (1968-70), заместителем директора бюро пропаганды литературы Союза писателей БССР (1970-1972). Автор повестей, рассказов , юморесок для молодежи и детей, которые публиковались в сборниках, журналах и газетах в Москве, Минске, Украине, Германии и Болгарии. Автор документальных кинофильмов: «За мир на земле», «Операция Днепр», «Главный пост Родины», «Опасные повороты», «Если не мы, то кто?», «На родине Ильича», «Наш гость легендарный Чуйков».
Член президиума Белорусско – Российского интеграционного Комитета «СОЮЗ», член Центрального совета Союзной общественной палаты Беларусь – Россия. Почетный гражданин Одессы, ирландского города Трелли, английского города Сант Хеленс. Заслуженный работник культуры БССР (1977), Заслуженный журналист Союза журналистов Р.Б.(2000). Был с миротворческой миссией в Афганистане, Израиле, Палестине, Косово, Лаосе, Абхазии, Нагорном Карабахе, Северной и Южной Корее.
Удостоен звания «Международный Посол мира» (1995г). Всемирным биографическим центром (США) определен «Выдающимся лидером ХХ века» и «Человеком Мира 2000 года», награжден медалью «Чести». Международный биографический центр в Кембридже (Великобритания) определил его «Выдающимся деятелем ХХ века», включил в число 2000 выдающихся интеллектуалов мира.
Избран членом Всемирного Совета мира. (2006 по н/в). Главный редактор газеты Белорусского фонда мира «Вестник мира» с 1990г.
В феврале 1943 года после ранения М.Егоров попал служить в запасной полк, который стоял недалеко от Тбилиси в Авчала. Потом несколько сержантов-фронтовиков послали в Кутаиси. Там в «Рионских казармах» формировался полк из призванных молодых грузин. Задачей М.Егорова было научить молодежь азам военного дела, передать им свой опыт. Перед отправкой на фронт в ноябре 1943 года его воспитанники неплохо овладели солдатским искусством.
На фронте ребята не раз показывали образцы мужества и проявляли подлинный героизм. Командиром полка был полковник Чхобадзе. Впоследствии – генерал-майор, национальный герой Грузии. Командиром батальона – капитан Балиашвили. За время нахождения в Грузии солдаты научили М.Егорова самым необходимым грузинским словам.
Из Кутаиси полк, где служил М.Егоров, отправили охранять Черноморское побережье Грузии от возможных десантов гитлеровцев. После войны он служил в Бобруйске. И в его авиационном полку были два грузина: Прангишвили и Гвелесиани.
Случай, описанный в рассказе “Песня про Зураба”, не выдуман.

ПЕСНЯ ПРО ЗУРАБА

ФРОНТОВАЯ БЫЛЬ

 Сюда, на опушку Вороньего Гая, в боевое охранение взвод Крушины был выслан ночью. Шли в сплошной темноте по лесным проселкам и тропинкам, а лес вокруг кишмя кишел войсками и техникой. Каждому было ясно: готовится генеральное наступление, может быть, последний удар за полное освобождение Белоруссии. И Степан Крушина, ведя взвод в какой-то Вороний Гай, оказавшийся окраиной огромного леса, думал о том, что ему повезло вовремя вернуться из госпиталя – участвовать в освобождении Белоруссии. Пусть бы повезло и дальше: дойти до Березины, до родной Марьиной Горки, где живут мать и сестренка, если они, конечно, живы. А потом до границы под Брестом, где начинал войну в сорок первом, где лежат почти все его товарищи, погибшие в жестоких боях. А там…Что там? Ясно - путь до Берлина… Глядишь, до самого фашистского логова дотопать повезет.
Хоть ночи в июне и короткие, окопаться успели к заре. Теперь взвод дружно храпел в ожидании обеда, который будет одновременно и ужином, так как до наступления темноты старшина не сможет добраться до них с полевой кухней. Не спали только часовые, которые непрерывно смотрели на далекую синеву леса. Да тихо беседовали по-грузински два неразлучных друга – Коте Махарадзе и Михась Разумневич. Высокий и тонкий, словно кипарис, Коте был родом из грузинского села, а плотный низкорослый крепыш Михась - из Минска. Правда, последние годы Разумневич жил в Грузии, строил электростанции на горных реках. Его долго держали в тылу «на броне», призвали всего несколько месяцев назад, почти одновременно с Коте, пареньком лет девятнадцати, отчаянным и проворным, хотя, на первый взгляд, он казался не только тихим, но и хилым.
Крушина вспомнил, как затосковал, растерялся Коте, когда оказалось, что в подразделении, укомплектованном в основном выздоровевшими после ранений бывалыми солдатами, не было никого из земляков. Тут подошел к нему Разумневич и сказал несколько слов по-грузински. Коте воспрянул духом и стал с тех пор тенью Разумневича.
«Хорошие хлопцы, - подумал о них Крушина и тут же, спохватившись, словно бы одернул себя. - Хорошие-то, хорошие, а как в бою себя покажут?».
Крушина окинул взглядом всю траншею, в которой то, пристроившись к одной ее стене и упершись ногами в другую, то прямо вдоль, на дне спали его солдаты, битые, но не убитые, как и он сам, латаные - перелатаные, но живые солдаты, как говорится, сам черт им не брат. Ближе всех к старшему сержанту, голова к голове, лежали пэтэушники Паша и Маняша. До чего же солдаты остры на язык! Заметили, что Павел Коротченко и Сидор Маняшин тоже друзья, водой не разольешь, вот тебе «Паша и Маняша». Иногда к ним обращаются еще потешнее: «Девушки, не дадите ли водицы напиться».
Махарадзе и Разумневич замолчали. Коте лежал навзничь, глядя в небо на лениво плывущие облака. Михась, прислонившись спиной к оголившемуся корню сосны, задумчиво глядел вдаль, туда, где, по его мнению, был родной Минск. И каждый в эту минуту думал о своем.
- Спой, Коте, скорее время пройдет, - попросил Разумневич,
- Давай вместе…
Над притихшим окопом вспорхнула едва слышная мелодия. В песне пока не было слов. Коте тихо, с осторожностью вытягивал мотив, словно примеривался, та ли взята интонация. Но Крушина был уверен, что друзья сейчас запоют ту самую песню, что пели солдаты-грузины в запасном полку, незадолго до отправки на фронт маршевой роты. За четыре госпитальных месяца, проведенных в основном в Тбилиси, Степан легко освоил обиходные грузинские слова, и это помогало ему уловить смысл песни - легенды. В ней прославлялся подвиг юноши Зураба, и оплакивалась его горькая судьба.
В древние времена, говорилось в песне, на Грузию часто нападали южные соседи, неся смерть и разрушения. Они жгли селения, убивали, грабили, забирали женщин в рабство. Приходили чужестранцы через Сурамский горный перевал.
Чтобы спасти свою страну от нашествий и разора, решили грузины построить на перевале неприступную крепость. Много раз в тот самый момент, когда стены были почти готовы, злые силы сбрасывали многопудовые камни в бездонную пропасть. Ужас объял людей. Тогда одна колдунья сказала, что крепость будет стоять, если в ее стену замуруют сына царицы – прекрасного юношу по имени Зураб. Он был лучшим джигитом страны. Лучше его не было ни танцора, ни певца. Всю Грузию охватило отчаяние. Люди очень любили этого парня, и никто не мог найти в себе силы послать Зураба на такую смерть. Тогда он сам поднялся на остатки разрушенной стены, поклонился своей стране на все четыре стороны и приказал строителям закладывать его… Коте и Михась продолжали петь вдвоем о том, как плакала мать Зураба. На высокой сдвоенной ноте песня оборвалась, а потом возникла вновь, но теперь пел один Разумневич, голосом тонким, похожим на женский, пронизанным скорбью и болью:
- Швило, швило, швило Зураби (сынок, сынок, сынок Зураб), как ты себя чувствуешь?
И едва Разумневич замолчал, вскинулся на локтях Махарадзе и ответил ему сильным, твердым голосом:
- Мамочка, дорогая, заложили меня по пояс, давят камни на мои ноги…
В окопе стало тихо, хотя, кажется, все проснулись. Крушина знал, что почти никто не понимал в песне слов, но их берет за живое печальная мужественная мелодия. Пулеметчик Ванюшечкин приподнялся, вытер ладонью мокрую шею, щурясь от яркого солнца, спросил вполголоса Крушину:
- О чем они, командир?
- О подвиге грузинского юноши. Слушай, потом расскажу.
«Швило, швило, швило Зураби, как ты себя чувствуешь?» - высоко с еще большей печалью выводит Разумневич.
Коте уже несколько приглушенно, с каким-то надрывом ответил: «Закладывают мне голову. Ушло солнце, не видно гор, трудно дышать. Прощай, мама, прощайте, люди!..».
Песня замерла, выдерживая горестную паузу, как минуту молчания в честь погибшего героя…
Но допеть песню до конца не удалось. Один из наблюдателей бросился к старшему сержанту:
- Танки!!!
Фашистские танки шли справа из леса, неглубокой лощинкой. В шлейфах пыли угадывались фигуры пехотинцев. Крушина приник к бойнице, подумав при этом, что правильно приказал отрыть окопы в полный профиль. Вот сейчас это очень пригодится. Застегнув гимнастерку на все пуговицы, расправил складки под ремнем, словно готовился на строевой смотр, и лишь после этого скомандовал:
- К бою!
Где-то в глубине души шевельнулся страх. Нет, не за себя, а за бойцов, большинство из которых в боях еще не участвовали.
Бывалые солдаты раскладывали в нишах, вырытых в бруствере, обоймы с патронами, запасные диски для автоматов, гранаты. Глядя на них, то же делала и молодежь. Долговязый Ванюшечкин, приложив ко лбу руку козырьком, пошарив другой рукой в кармане, нашел кусочек сахара, обдул его со всех сторон, откусил с хрустом и лишь после этого сказал:
- Командир, а танки вроде влево жмутся. С чего бы это? А вот канава им мешает. Танкисты ее в свой час не приметили. Травка там вымахала – чудо. Прыгнуть туда и до самых танков ползти, черта лысого кто-нибудь заметит. Может, попробовать? Пока они нас утюжить не начали.
-Подождем малость. «Боги войны» огоньку обещали.
-Хорошо бы, да погуще, как любила говорить моя мамаша. Только батька меня учил: Бог он и есть Бог, да сам не будь плох. Если что, так я пойду по той канаве. Уж больно не люблю, когда над моей головой танки крутятся. Так и до смерти задавить могут подлюки. И что самое печальное, они, гады, даже этого не почувствуют. А когда я их гранатой противотанковой обласкаю, так сразу маму родную вспомнят.
- Подождем, посмотрим. Ты лучше за пехотой поглядывай, видишь, сколько их там.
В бинокль Крушине было видно: головной танк выдвинулся метров на сто вперед, став как бы острием клина. И в этот момент откуда – то сзади послышался орудийный выстрел. Рядом с головным танком взметнулся черный султан разрыва. Остальные сразу же прибавили скорости. Пехота отстала. Телефонист торопливо повторял в трубку переданные старшим сержантом данные о разрывах снарядов. Прогрохотала вся батарея. Залп был удачным. Один из танков затянуло дымом. Следующим залпом прижало к земле пехоту.
-Товарищ ноль девятый, - крикнул в телефонную трубку Крушина. - Порядок! Один горит. Из леса еще четыре танка выскочило. Идут на большой скорости… Ванюшечкин, внимательно наблюдавший за ревущими машинами, преодолевшими уже половину поля, сказал стоящему рядом с ним Разумневичу:
-Мы им сейчас пока не нужны. Сначала с артиллеристами поговорят, а потом за нас возьмутся. Чует мое сердце: жарко будет сегодня. Да и как эта зелень? - Ванюшечкин кивнул на молодых солдат. – Еще не усидят в окопе. Чего доброго, «драп-марш» сделают. Тут их, как перепелочек, и пощелкают.
Коте внимательно прислушивался к словам бывалого солдата. Так, значит, «старички» не очень надеются на молодых. Но Ванюшечкин прав, если танки доберутся до окопа, то мало кто останется в живых. Сержант по телефону тоже про это говорил, правда, немного по-другому, но Коте все понял… - Паша! - вдруг закричал Ванюшечкин. - Смотри, танк бок подставил. Врежь ему по бакам, может, и этот закоптит, - и тут словно осекся, меняясь в лице, схватил Крушину за руку. – Что это он? С ума сошел?
Крушина оторвался от бинокля и взглянул туда, куда показывал Ванюшечкин. Махарадзе в несколько прыжков добрался до канавы, юркнул в густую траву и, зажав в руке противотанковую гранату, скользя ужом, пополз навстречу головному танку - Коте, назад! – Крикнул Разумневич, с опаской поглядывая на командира, как будто спрашивал, что делать.
А Крушина и сам не знал, что делать. Вернуть Махарадзе уже невозможно. Теперь надо придумывать, как ему помочь. В том, что Коте подорвет танк, Крушина не сомневался. На учебном поле в запасном полку он лучше всех метал противотанковые гранаты по макетам. Но за танками идет пехота… Как всегда в минуты острого напряжения мысль работает быстро и четко. Надо немедленно послать кого-нибудь, чтобы прикрыл Махарадзе в случае, если гитлеровцы его заметят. Кого же послать?
-Разумневич! - крикнул Крушина и указал рукой на Коте.
Тот, словно только и ожидал этой команды, сразу же перемахнул через бруствер и скрылся в канаве.
«Теперь пора вызывать огонь на себя, чтобы хоть немного отвлечь внимание врага от солдат, - подумал старший сержант. – Сейчас начнется». И уже не таясь, встал во весь рост, скомандовал твердо и жестко:
- ПТР – по головному танку, стрелки – по пехоте огонь!
Вражеские десантники этого удара не ожидали. К тому же огонь оказался довольно метким и плотным. Пехота залегла. Очередной залп полковой батареи накрыл еще один танк. Но остальные продолжали двигаться в направлении окопа. Теперь уже было ясно, что фашисты не пройдут мимо. Головной танк приближался к тому месту, где лежал Коте. Степан Крушина напряженно всматривался в бинокль. Уже пора бросать гранату, а Махарадзе медлил, видимо хотел подпустить поближе.
И вот Коте, словно в ответ на беспокойство командира, вскочил, бросил гранату в танк и упал. Под левой гусеницей сверкнула короткая вспышка разрыва. Танк развернулся и замер.
- Паша, не зевай – лучше не будет! – закричал Крушина. И тут же громыхнул резкий выстрел противотанкового ружья. Степан видел, как трассер бронебойно-зажигательной пули впился в борт танка как раз там, где находились топливные баки. Из щелей танка повалил дым.
- Горит, горит, паскуда! – радостно закричал Ванюшечкин и выпустил по пехоте длинную очередь.
Михась и Коте ударили из автоматов по пехоте во фланг. Но Крушину не очень радовал успех этой огненной западни. Слишком далеко были его подчиненные. В случае осложнений помочь им будет трудно.
Предчувствие старшего сержанта оправдалось очень скоро. В бинокль он увидел, что из-за подбитого танка под прикрытием дыма подползали к нашим ребятам несколько фашистских солдат. В этот самый момент ручной пулемет Ванюшечкина, словно поперхнувшись, замолчал.
– Что там у тебя? - Зло крикнул Крушина. - Заело, наверное, разрыв гильзы.
Ну, это беда. Без пулемета тех фашистов, что подбирались с тыла к Коте и Михасю, не достать. Крушина в отчаянии выпустил длинную очередь из автомата, но гитлеровцы продолжали ползти. Пулеметчик тоже заметил надвигающуюся беду:
- Схватят гады, а, командир.
- Не дадим, - быстро ответил Крушина, и тут со всей очевидностью понял, что единственный способ спасти своих подчиненных – стремительный бросок вперед.
Фашисты пристрелялись к позиции взвода, и мины ложились около самого окопа. Несколько солдат уже были ранены, но остальные, несмотря на визг осколков и пуль, продолжали стрелять по вражеской пехоте. Нет, они не дрогнули в этом первом для них бою.
Крушина крикнул:
- За мной, ребята! – и, перемахнув через бруствер, побежал к тому месту, где стреляли Коте и Михась.
Крушина краем глаз успел заметить, что несколько его подчиненных поднялись в атаку, и был уверен, что остальные солдаты не отстанут от своего командира.
Фашисты были уже совсем рядом с Михасем и Коте. Крушина на бегу вскинул автомат, нажал на спусковой крючок, но затвор, словно кашлянув, глухо лязгнул. Кончились патроны, а перезаряжать некогда. Гитлеровцы навалились на Разумневича. Михась каким-то чудом через голову сбросил со своей спины вражеского солдата, но не успел поднять автомат, как другой фашист ударом приклада по каске оглушил его. Гитлеровцы старались завести руки Разумневича за спины и связать их. Недалеко от него неподвижно лежал Коте. Из танка, зажженного метким выстрелом Паши, вылез танкист. Он сначала кинулся на помощь к пехотинцам, борющимся с Разумневичем, но, заметив бегущего Степана и его солдат, выхватил гранату с длинной деревянной ручкой, дернул шнурок и замахнулся… И в это же мгновение раненый Коте оторвался от земли, сделал невероятный бросок, навалился на танкиста и прижал его к земле… Разрыв гранаты под тяжестью двух тел не причинил нашим солдатам никакого вреда.
… Коте умирал. Высоко в небе, потревоженные шумом боя, беспокойно метались аисты. Вздрогнули густые черные ресницы грузинского юноши. Он чуть-чуть приоткрыл веки и увидел в последние минуты своей жизни белорусских птиц. Может, признал в них своих старых друзей – горных грузинских орлов. Губы солдата зашевелились. Степан, стоявший на коленях у головы Коте, с трудом разобрал последние его слова:
- Швило Зура-аби-и.